Проза

Если выйдешь из начала

Переписка-2 (вер 2.25) январь-февраль 2003
Этуа де Сиренн (Эллен Валери Д'альмар), Елена Правда (Роман Корнеев)

I
Праздные сочинения Марии-плакальщицы, во месяце шестом. Враги на крыше.

Р: Поселение было захолустное до невозможности. Люду до него не было дела вовсе - называть ещё, выдумывать. Если спросить кого дорогу, так скажет мил человек: да это которая Хамка-на-Девять? Эк тебя, любезный. Так вон по той дороге направо, пока не упрёсся. А как некуда идти больше, так значица и пришёл.
Да и всего поселения-то - обшарпанный дровяной склад да дыра в полу, из которой мрачные личности сутками таскали невнятно-поди-драгоценный свой минерал желтоватого отлива. Личности были неразговорчивы, минерал тоже было не вполне понятно на что годен. А то знай себе, таскают. Вечерами как нажрутся - песни поют, тоскливо делают на душе. Толку - чуть. Серость одна да скука.
А и Митрофан Лысая Шапка попал сюда по протекции. Братцев свёкор воротил чем-то там в заводоуправлении, вот и сподобил боженька помочь парню. А тож, чего он без дела мается, груши околачивает? Пусть займётся, проявит. Всего правда и делов - сидеть под нежарким солнышком да лютый народ от хамки отваживать. Кому и счастье в том - задницу не протереть, посезонку свою забрать и айда кутить в городище. Митрофан же потому и Лысая Шапка, что неймётся. Пытался мабудь понять чего в тяжких делах мрачных личностей, и то - огорчение одно да расстройство. Чего они там в дыре делают, да в чём их результат заключается? Непонятно нифига. Даже лазать к ним в дыру пробовал втихаря. Так пусто там. Одни стропила пылятся, звёзды вон в дыру просвечивают. Чего, куда. Тьфу. Бросил Митрофан это дело. И вот вам, уж восемь дён сидит, развалившись на шезлонге, читает полочную книжку. Рукой мух помахивает, одной лишь левой толчковой ногой изображая всенощное бдение. Мол, эта, зол человек али зверь какой, коли ты тута по глупости своей будешь промышлять, имей в виду мою скуку, оборву уши к чёртовой матери.
Книжка же попалась презабавная, не скажешь, что валялась здесь в каптёрке, почитай, от сотворения мира. Или, по крайней мере, от сотворения дыры. Называлась книжка «Диспепсия на лету», имя же автора категорически нельзя было разобрать, что-то собачье… да и ну, ладно. Митрофан привычно заржал, перелистывая страницу. Мрачные личности привычно втянули головы в плечи и снова метнулись в дыру.
Хоть бы какая сволочь потусторонняя пробежала. Митрофан оторвался от книги, заразительно эдак зевнул, почесал в затылке. Три дни как ни одной живой души. Да и то - какая из того зеленомордого живая душа вдребезги-пополам? Сам не знал, чего тут потерял. Заблудился, поди, болезный. Так потерянный и ушёл.
- Добрый молодец? А, добрый молодец?
- А? Кто здесь? - али в голове проблематика отдалась, со скуки-то? Откуда голоса слышатся?
- Да ты голову-то задери, не поленись, любезный.
И то правда. Ехидный голос обрёл хозяина. Точнее - хозяйку. На краю водостока восседала птица-баловница. Сисястая грудь сквозь перья проглядывает, да два умных глаза надо всем организмом. Ну, здравствуйте, гости.

Э: …Сколько же тыщ дён промелькнуло, аки сон туманный! В пении, в разгуле бесшабашном, средь подружек сладкоголосых да кущ райских. Ах, деньки мои развесёлые, да ночки лунные, где вы, где?..
Охватило беспокойствие смутное, грусть-тоска незвано нагрянула, затуманила очи искристые. Обеспокоилась, гулевана.
Поняла.
Пришла пора.
У Птиц-голосиц как оно происходит-то обыченно? Да так вот и происходит: нежданно-негаданно. Веселишься, гуляешь на всю ивановскую, да от души, не сдерживаясь никакими нормами-моралями непонятными, чтоб гул по всей земле-матушке! А потом, вдруг, негаданно-нежданно - стоп. Пора пришла.
Пришла пора откладывать Яйцо.
Токмо вот не всё так просто, с Яйцом-то этим... выстрадать его надо, выпестовать! Пробовали ужо хитровыделанные некоторые закон обойти. Да обломались в одночасье. Сгинули напрочь, даже памяти после себя не оставили, и поделом! Тут всё по правилам надобно, не нами придуманным, по уставу вековечному. Иначе прервется род Птиц-баловниц, слух услаждающих, райское блаженство воспевающих... Сколько нас осталось-то?.. Вот именно.
А требуется всего - найти дурака распоследнего, да к уму-разуму его вернуть, да так его закрутить-завлечь, чтобы помогать захотел против волюшки своей тугодумной, да ни за что ни про что, а от доброты своей неразумной, бескраянной!
Да чтоб не понял ничегошеньки.
Про Яйцо-то.
Трудная задача.
...Полземли облетела, обвысмотрела! Трудно ноне с дураками-то. Беспросветно. Всяк дурак пыжится, бугром себя мнит на ровном месте. В чудеса вера утеряна. А убедишь - так сразу просит дворец и водки ящик. Тьфу! Совсем измельчал дурак.
Вовсе в отчаяние ввелась было. И тут - вот оно, счастье нечаянное, уж и не жданное! Сидит в шезлонге, рукой мух помахивает - книжку якобы читает... Ии-и-их, родненький! Сейчас я тебя так заверчу-закручу, никакой книжке не сподобиться!
Сердце-то как колотится, окаянное! Успокойся, нашли, нашли его, родимого!
- Здеся я! За тобой прислана.

II
Тревожные размышления Марии-искусницы, во месяце том же. Отсель, и до самого неба.

Р:- Куда, бишь, это ты меня посылать вздумала? Да не думай, пойти туда всяк дурак поспешать не станет, а уж я, разумен не по годам, и подавно. Только погодь, вона на полях запишу, чтобы не забыть. Не кажный день в нашем хмуром уголке столь богато заворачивают! Птаха, даром что невелика телом, продолжала яростно и витиевато вещать. Вот ведь сил откудова столько набралось в комке-то перьев! Битых четыре часа Митрофан терзал слух воплями да змеиным шипением. Впрочем, чего греха таить, довести Лысая Шапка мог любого. С эдакой скуки-то!
- Ладно, погодь. Мне в ентом захолустье, и правда, ловить особо нечего. Да не смотри ты волком, дело говорю! Предположим, отправлюсь я в путь, так ты что же, вернёшься потом девицей-небылицей, нате вам, мил-милёночек, вот она вся я, ваша навеки! А коли не по нраву ты мне?! Ты-то вона меня во всей красе наблюдаешь, молодец хоть куда! А девки у последней године вовсе не родятся, корявые все, как смертный грех! А? Что скажешь?
- Сам дурак, ухарь неотёсанный! О кои-то веки такие хамы да неучи набежали-та? Ох, бабоньки-и… - запричитала птичка. Впрочем, чой-та она так хитро поглядывает? Задумала, чирикалка, что-то, ой задумала. Кабы Митрофанушка наш не попался на хитрость плутовки, по простоте-то душевной…
- А впрочем, что с тобой лясы точить. Бабы, известно, дуры, чего уж о птицах рядить. Эй, рябенька, цыпа-цыпа!.. - и пальцами быстро-быстро так замельтешил, словно просыпая пригоршню крошек. Птица-баловница мигом умолкла, как приклеенная вытаращившись вниз со своего насеста. То ли обалдела от такой наглости, то ли и правда повелась на куриный свой манер. - Ты это… Ты вали отседова, подобру-поздорову, мы люди тихие, сами не местные. Отстали мы от по-оезда-а… тьфу ты. Об чём это я, бишь? Вопчем, нету у меня резона по твоей надобности, распрекрасная, куда-то швалындаться.
Лысая Шапка поднялся на ноги, выпятил грудь. Дескать, и нечего тут рассусоливать, мужицкое слово - вернее верного. Постоял так минуту, потом ещё пару минут для верности. Молчит птица, таращится.
- Эй, да ты не заснула там чай, болезная?
- А?! Что?!
- О, тьфу на тебя, встрепенулась. Я говорю, проваливай!
Поквохтала птица, попричитала немного, вздохнула, да и махнула крылом.
- Фиг бы с тобой, дурачок. Оставлю тебе вот… артефакт, - протянула пернатая, аки страус какой, даром что летающая, синюю свою пупырчатыю лапу. А в ней - али не гвоздь? Ещё и чешуйками покрыт, кривой какой, заржавелый.
- На что мне эта ржа подретузная?
- Сам ты, - обиделась птица, - ржа. То коготь дракона, музейный екземпляр. Коли покладёшь его заместо себя на подушку - так на утро второму тебе по двору гулять, безропотно исполняя твои каждодневные обязанности. Так что. Дурак своё счастье нипочём в руках не удержит. Помяни моё слово, Митрофан Лысая Шапка.
На том и улетела. Только чтой-то у неё глаз хитрющий мигает. Встретятся они ещё, ой, чует моё сердце, встретятся!

Э: Да что же это творится-вытворяется, людыньки добрые, на светушке белом?! Передел такой кто допускает? Да дурака такого, аки Митрофан ентот, тьфу, днём с огнем отыскать попробуй! И угораздило меня, сердешную, на недотёска ентого нарваться! Половину перьев от нервенности порастеряла, голос охрип от уговоров бесполезенных! Да ещё артефакт ему, пню трухлявому, отдала! Как бы беды не наделал, по скудости-то умственной... Да что ж и оставалось-то, коли на уговоры, тугодум редкостный, не поддавался?! Уж так уговаривала, так напевала, другой бы сразу побёг, едва заслышав посулы мои обещальные! А ентот!.. Да пропади он пропадом, пень-чурбан стоеросовый, захолустный! Да чтоб я с ним ещё раз запела-зауговаривала?! Да Яйцом клянусь!..
Стоп.
Яйцо!!!
Вот головушку-то задурил, окаянный! Аж позабыла вроде, зачем искала дурня-то дубинового! Охолонила, буйны пёрышки попригладила, водицы испила ключевой, кристальной... Поуспокоилась. Думку горькую думать стала. ...Это ведь какое Яйцо при дураке ентом отложить можно?! И какое чудо дивное опосля явить миру суждено?..
Тьфу, дубина заскорузлая, как приманить-то тебя, да за собой увлечь?! Околесицы наплел, пойми-разбери, чего ему надобно-ть... Опа! Девица-небылица! Как же это я сразу не поняла, не догадалась, чем дурня-то завлечь? Ведь это единое-поди, что такого заинтересовать, охомутать могёт!!!
Так-с. Заклинание быстренько надо сказывать, времечко-то уходит, родимое, утекает ветром сквозь перья радужные... Как же оно отзывается, чтоб его... деньки мои развесёлые... Вот оно! Отыскалося-вспомнилося! Будет тебе девка-припевка, дождесси!
Плюнула Птица-голосица по три раза да на четыре стороны, глазками-бусинками засверкала грозно, и принялась заклинание творить, высвистывать:

Загудело тут всё вокруг, загрохотало угрожающе, и померк свет белый, как и не было... Долго ли, коротко ли - очнулась Птица-голосица. Открыла ясны оченьки, улыбнулася солнцу лучистому, потянулася членами замлевшими и встала на белы ноженьки. Оглядела себя - довольна осталась: мясиста, сиськаста, задаста - чем не краса-девица?! Ну, держись теперь, Митрофан-дурак! Попляшешь у меня камаринского!
Перекинула гордо косу долгую с красной лентой на грудь высокую, и неспешной поступью назад, к поселению, направилась.

III
Сонные мысли Марии-прядильщицы, да во месяце седьмом. Буркала всенощные, ненасытные.

Р:То ли пивано с вечера не того, а то ли подушка лебяжья былую мягкость растеряла, да только не спалось Митрофану ни капли. Хоть плачь. Таращит он глаза в темноту, мнится ему то грустная песня мрачных личностей: «Доля до-олюшка-а!..» - а то и недобрый блеск вострых клыков за окном. Р-р, не замай, Митрофанушка. Что не спишь, родименький? Али хочешь к нам на ужин?
- Чур тебя!
Нехороший блеск свинтился, аж покатилась за околицей сброшенная жестянка, тарабаня глупым своим звуком по плетню. Митрофан Лысая Шапка был недобрыми словами поминаем за крепкую глотку. Но дык мало ли какая зараза зыркает, что же, оно ей спускать? А вот нет.
Вздохнул сам себе Митрофан, почесал в затылке, полез с печки. Чего неймётся? Совсем из ума выжил, и ведь молодой ишшо!
Натянул портки, рубаху подвязал верёвицей. Посбивал точилом ржавчину с ножа. Хоть и годен тот разве на рыбную ловлю, куда там - пужать, а всё оружие. Посмотрел с сомнением, потрогал пальцем, да сунул за голенище. Вот котомка, сто раз латана-перелатана, вот палка походная, с сучком - грибов ковырять боровиков. А вот и шляпа новая, хорошая, куплена о том годе на ярмарке в Макарьей Плеши. От палящего солнышка защитит, и от дождя укроет. Куда без такой в путь пускаться? Невозможная вещь.
Сухарей в дорогу, да крошек напоследок мышкам-норушкам, подпольным побирушкам набросать, пусть поегозят-попируют напоследок. Ужто им какой другой хозяин будет такой праздник кажный день устраивать? Одних только книг-мукулатуры поедено у него поедом - библиотеку сочинить можно. Да и где теперь эти книги! Забудь, сердешный. Вона, взял с собой в котомку один лишь худой томик «Наставлений рыцарю Золотой Рыбки», пожалел оставлять. Будь ты со мной, неизвестный мудрец, что строки эти давным изобразил силою могущего сваво умища!
Так. Обернулся Митрофан Лысая Шапка, поклонился напоследок скромному своему прибежищу.
Недолго оно тебе послужило, пусть тени твоей, аки с пузом да с бородою, послужит.
Отвернулся Митрофан, смахнул непрошенную слезу (чего и раскручинился-то? не на казнь, чай, выступаешь!), да просыпал на неструганные доски пола растолченный, как велено, в порошочек коготь-артефакт. Сделано. А сделанного, как верно сказали цыгане на базаре, не вернёшь - не переспоришь.
Забросив котомку на плечо, уходил Митрофан Лысая Шапка из полюбившейся ему, притихшей о ночной поре Хамки-на-Девять. Уходил быстро, не оставляя следов на росящей траве, незримый и злому баньшу, схоронившемуся в чаще леса. Даже не пытаясь расслышать могучий храп, разносящийся по всей округе от натопленной печи. Пусть его. Чай, не хуже тебя справно служить будет.

Э: Ой, как боязно-то, непривычно как в теле чужом-неловком! Ни тебе крылом взмахнуть, ни песню прощебетать. Идешь-плетешься, спотыком спотыкаешься. Птицею будучи, могла за минутку весь лес облететь, да ещё в облаках пушистых накувыркаться! А тут телепаешься, аки неторопь лесной... Ветки за голову цепляются, сарафан долгий в ногах плутает, от чего томление странное и неловкость в передвижении образуется... Ох, умаялась, душечка моя потерянная, умучилась руками взмахивать, о крыльях вспоминаючи. Отдохнуть бы, оглядеться - никуда от меня теперь этот дурачина-простофиля не уйдёт, не денется! Как есть, мой станется и исполнит положенное! Даром, что ли, мучаюсь этак-то!..
А поди ты, смотри-кось! Красота какая, оказывается, здесь, внизу! В гуще-то лесной!.. Травки колышутся, цветочки к рукам льнут, бабочки разноцветные попархивают, пчёлки пожужживают. А ягодка-малинка... ммм… сладка-душиста! Знать, не врут песни-то: ягода-малина, в лес с утра манила... пела-напевала, а и не знала.
Ой, а как девицу-то величать будем? Вот задачка-загадочка... Опять мне головушку ломать, думку думать... И всё ведь самой решать приходится, некому помогати, некому подсказати... Ну ладно, пусть Марфуша будет! Марфуша и Митрофан, сладка парочка!
...Опять я отвлекаюся от забот насущных! Как же окрутить-охомутать ентого чурбана? Я ж ни разу в теле таком... тьфу! ...в деле таком не была, не участвовала... Только песни людские слышала да сплетни товарок моих, а им веры-то нету... Эх... долюшка моя бабская... Что там в песнях-то пели, вспомнить бы... «Цветёт калина в поле у ручья?» ...Далась мне эта малина... «Младший лейтенант, палец на кольце...» Или на Яйце?! Вот и у них про Яйцо... Нет, что-то я путаю всё! Какая досада безысходовая... Вот плюну, да и положусь на ум свой …хм… неженский! Пусть он меня выручает-подсказывает!
Быстрей зашагала девка Марфуша по травам сочным, нехоженым. А там и просвет забрезжил впереди, чаща лесная порасступилася, да и открыла надворье незамысловатое. Последние шаги отважна девка пробежала, от страха чуть не зажмурившись, и остановилась как вкопанная, услыхав храп мощнейший посреди белого дня. Ужас сковал белы руки-ноженьки, захолонуло сердце предчувствием недобрым. Но делать нечего, назад пути нету, да и время подгоняло: Птица-голосица, угнездившаяся в самой глубине сердечка девичьего, напоминала о задаче грандиозовой, расслабиться не позволяя. Ну что ж...
Набрала красна девица воздуху побольше, вздохнула грудью немереной, да ка-ак гаркнет на всю округу:
- Митрофан! Сокол мой ясный! Вставай! Судьбинушка твоя за тобой явилася!!! Встречать выходи! Храп молодецкий поутих вроде, а затем звучные рулады с новой силою возобновилися. Эх, не так надо, неумеха нескладная! Их, дураков, лаской да хитростью брать надо!
Огляделась сообразительница, воду в ведре у порога заприметила. Зачерпнула ковшиком, да и зашла в избу, глаза от недомолвия прикрыв. Так, зажмуренная, и к печке подошла - на храповые выводы замысловатые. Приоткрыла один глазок, да и медленно, ласково так и вылила воду на опухшее от долгого сна дурнее лицо. И пропела голоском нежным:
- Вставай, добр молодец, суженый-ряженый! Пора пришла! Знакомиться будем!
Встряхнулся дурень, как ошпаренный, глаза распырячил и уставился на диво невиданное.
Смотрит, понять никак не может: али девица перед ним, али видение какое бесовское. Да что тут думать, коли вовсе и нечем! Осклабился во всю ивановскую, лапы свои загребущи распростер, и басистым голосом, от счастия одурев вовсе, пропел:
- Дееееевкааааа......
И как тут пошло веселье развесёлое! Гоняется по всей немудреной горнице дурак ошалелый за Марфуней, лапищи растопыримши, а она от него птичкой трепетной убегает, уворачивается! Насилу вырвалась во двор, вздохнула коротко и бросилась, не оглядываясь, опять в чащу, дороги не разбираючи, оченьки не раскрываючи! Вот до чего испугалася, сердешная! А и то! Кто быть не спужалси! От картины такой невиданной: на девку - и лапы растопырючи! Знамо дело: дурак, Лысая Шапка, с него и спрос никакой! Знай себе, беги в лес, пока ноженьки белы подкосятся, да и падешь в траву-муравушку. Отдышишься, да сердце успокоится, колотиться птичкой пойманной перестанет - вот тогда и думку опять думать будешь: а где же Митрофан-то настоящий?! Куда ушёл-испарился, двойника безмозгового заместо себя оставимши?.. Эх, и зачем, горяча-головушка, коготь-артефакт ему перепоручила?! Как лучше хотела, а получилось, как оно всегда случается... Ищи теперь его, свищи, Митрофана этого...

IV
Песни разливанные Марии-богомолицы, в месяце седьмом, да на полнолуние. Раззудись плечо.

P:Злобные нехристевы тамтамы бубнили у Митрофанушки в оголодавшем пузе, да что поделаешь. Надобно побыстрее из этого леса выбираться, а то недобрый час вывалятся из чащи братья Зуботычины, недобрые волчки-не-смотри-что-сморчки. Хоть и велики их годы, да этим-то, поди, всё равно - духовная пища призракам даётся в любом возрасте. Ты не думай, мил человек, что сказки это для детишек. Ибо детишки те давно выросли, а бояться не зареклись. Тонким посвистом принюхивается Митрофан к духу лесному, да смоляному настою. Нет, недобро тут, ой, недобро. Потребно нам с вами, мил человек, отседова тоже мотать-вышагивать. Поскольку даже нам страшно, на голодный-то желудок.
Впрочем, хоть и темнеет ужо, и клацают под ельником зубастики, да лапы покуда коротки. Вот она, опушка, что б её уже в левое дышло, выбрались!
Оттирает лоб Митрофан, ругается сквозь зубы на глупость свою - нешто лень было упереть с конюшни ледащего? Ай, не обеднеют заводчики! Вон какие морды отрастили. Да на него никто и не подумает - вот же он, туточки, даже спать не проспался! Тьфу.
Огляделся сизый голубь да добрый молодец, ай, рассудительный. Пораскинул своими затрещинами воспитательными, вспомнил батюшку сваво нехорошим словом - плохо учил, мало порол! - а и двинулся к сельцу небольшому, что виднелось за пригорком.
Долго ли, коротко, помотал Митрофан головой, прищурился. Что-то не то в сельце творится.
Что-то не то вытанцовывается.
Будто пожар у хозяев. Курится крыша вельми добротной избы, перебегают петухи пламенных языков по двускатной кровле, жалобно бьёт где-то тревожный колокол. А никого нет, никто не носится с вёдрами, не бранит раззяву-хозяина, не причитает над подпаленным ситцевым диваном - из города привезён! почитай, три дни на дровнях по зимнику волокли! - тишина какая-то. Хотя, поди ты, бегает круг деревни мужичонка странного сословья. В шуйце его зажата кузнечного вида кувалда. Один круг, да за ним другой. И написана на физиономии мужичка мрачная небритая решимость. Порешить всех хочет, отсель видать. А чего бегать-то, раз никого нет… непонятно.
- Мил человек?!
- Чего тебе?
Снова разминулись. Ну, что ж. Митрофан никуда не торопится. Обождём.
- Вы чего тут бегаете?
- Как же мне не бегать, коли вороги кругом? Замают!
Новый круг. Вороги. Да где же они?
- Али вам помочь, дядя?
- Хрен заморский тебе дядя. Не мели языком, помоги.
Хотел мужичок было остановиться, да вдруг ойкнул и припустил пуще прежнего.
Эдак Митрофанушка стройно рассудил: али те вороги незримые призраки? А ну, стой!
Метнулся он вихрем-посвистом, засучил руками, затопал ногами, да и вроде схватил что-то за загривок. Это «что-то» пованивало и пыталось вырваться. Однако Митрофан не терялся, продолжал камаринского в том же духе. От меня не уйдёшь!
Аж вспотел малясь. Но изловил ворогов. Если какие и остались - верно, смылись от греха подальше.
- Хозяин, да стой ты, погоди! Вона они у меня, не боись. Куда супротивника падлючего девать?

Э: Незаметно как-то ноченька-подружка покрывало своё звездное на землю накинула. Ах, да как встрепенулась наша пташенька, как заворочалась во глубине во сердешной! Тесно ей, душно! Рвётся тоской неизбывной, исходит слезами горючими, невыплаканными: на волю-волюшку, на свободу-матушку, сильному ветру-буйну в объятия; в лунном свете искупаться, сверкания звезд напиться! Да с подружками милыми песнь волшебную, тайной неги полную, ой, затейливо вести, руладами да переливами чистыми, серебряными мир притихший восхищать! Куда там...
Эх, сердешная! Птаха моя неугомонная... Кажну ноченьку теперь тебе эдак трепыхаться, на волюшку рваться - пока не исполнишь предназначенья своего, задуманного не сделаешь! Поспешать надо, ой как поспешать! А то, неровён час: истратишь силушку в трепыханьях бессмысленных, изойдёшь слезами да тоской неразвеянной угнетёшься - исчезнет сияние твоё волшебное, истает, испарится, как и не было... Что тогда явить миру сумеешь - для создания великой красоты рождённая?! То-то же.
...Отрыдалась Марфуня горемычная да и приуспокоилась чуток. А и чегось зазря рыдать-то, зверушек лесных распугивать?! Вон их сколько вокруг шастает да принюхивается! Да шустро так: только и мельтешатся перед глазами, как заведённые. Махонькие, да страхонькие! Ручками эдак забавно прихлопывают, да ножками нетерпеливо притопывают! Умора одна!
Изловчилась тут девица наша красна-расторопна, да и схватила крепенько шуструю зверушку-страхолюжку! А и что не схватить: хоть какая-никакая, да все ж забава - от думок тяжких, безотрадных пусть и незавидное, да отвлечение.
А зверушка, так ловко во пленение захваченная, как заверещит вдруг на весь лес, да человеческим чисто голосом - и ну причитать жалостливо, бесстыжая:
- Отпусти, тётенька, чих-торопых, что хошь тебе за это сделаю, отпусти только!!!
Оторопела Марфута от наглости от такой беспричинной, но отпускать зверя вредоносного, тишину распугавшего, не спешит. И так вертит, и эдак: рассматривает. И до чего ж зверушки в лесу ентом забавные да диковинные! Махонькая совсем - вся в кулачок девичий запросто поместилась, только мордочка сердитая в шапчонке замысловатой, с кисточкой, наружу торчит. Вот ведь диво-дивное, доселе невиданное!
А зверушка верещать мерзопакостно перестала, только пыхтит насуплено да ворчит сердито - всё вырваться пытается, ладошку Марфуткину щекочет. Наконец, затихла, успокоилась вродь как - али силушку подрастеряла в борьбе неравной, али почуяла, что от Марфуши злобства-злодейства никакого не предвидится. И вновь речь свою просительную заводит, да только не заполошенно, как давеча, а по-серьезному так, в самую душу проникательно:
- Отпусти, красна-девица! А я помогу тебе, чих-торопых, вот как быть, помогу!
- Да я и так отпущу тебя, али ты сумлеваешься?! Вот толечки порассматриваю как следует:
больно уж чудна ты, зверушка немыслимая!.. А помочь мне теперича никто не сможет, окромя меня самой... Но хоть на добром слове спасибушки тебе! - и кулачок в тот же миг и разжала.
- Да не зверушка я вовсе, чих-торопых! А гномы мы, народец лесной, злонравный; как есть злонравный! Нечисть всякая лесная нас как огня боится, на дух не переносит! Не смотри, что росточком не вышли, чих-торопых, - сила в нас затаённая, волшебная. А меня Васяткой свои кличут ласково... и не вздумай "чих-торопыхом" звать: осерчаю! Как есть осерчаю!!! А то знаю вас... всяк только и норовит, чих-торопых...
- Да и не думала я, с чего ты взял-то... Охолонь, мил-дружок Васятка... ты продолжай, слушаю я - от думок отвлекаюся, про беду свою злокозненную забываю чуток...
- А про беду твою знаю: в лесу слухи быстро разносятся - чай, все свои вокруг! Эт не городище тебе, где кажный норовит друг друга сожрать, чих-торопых, и не поперхнуться! Тьфу!.. Митрофана-дурня ищешь. Да только не справится тебе одной - далеко уж утопал твой дуралей, пока ты от двойника ейного бегством спасалася... Да и пошел туда, куда добрым людям дорога-то заказана; одним словом - дурень и есть недотепанный, идиот непуганый! Как беды избежит-увернётся, даж и не знаю, чих-торопых... Да погодь слезу нагонять-то, и так в лесу сырости хватает! Сказал - помогу, и помогу, значится! Да и мил-дружком назвала - как теперь тут не помочь, не расстараться?! Но только и тебе потрудиться придётся - не смотри, что красна девица! Не так быстро дело делается, как сказка сказывается, чих-торопых, - слыхивала небось?

V
Частушки-побасенки Машки-замарашки, во месяце седьмом да во сплошную седмицу. Как кур в ощип.

P:Митрофан прибывает. Он в добром расположении духа, правая щека его горит ясным пламенем, левая же подёргивается (нервенный тик).
Он заговорчески подмигивает в пространство, радостно так пританцовывает, потом вспоминает, что он здесь - главный герой, потому снова пытается приобрести приличествующий вид. Негоже после славной победы бесноваться, аки лишенцу какому.
Гусыня с целым выводком желторотиков прибывает. Она вполне упитанна, чтобы пойти в печку, но ей об этом почему-то забыли сообщить. Гусыня здоровается: га-га!
Митрофан оглядывается вокруг, он кого-то ждёт. В пределах видимости маячат да шатаются: мрачные личности, зелёные с лица (али лихоманка какая на них? отойдём подальше), ремонтируют подпорку декораций - 6 душ; околоточные, расстегнули ворота, сабли к сараю прислонили, потеют, а сымают показания с ворога, Митрофаном повязанного - 2 души, знать, остальные отправились в кабак пиво хлестать. Окромя этого наблюдается подследственный - невидимая тварь размером с кабана, возит по земле слюнявыми щеками, разит от неё кошмарно. Молчит, как партизан на допросе. На пинки ногами реагирует вяло, зрачки расширены.
Митрофан бормочет себе под нос:
- Вы по сусалам его, по сусалам!
Хозяин заимки с кувалдой прибывает. Проходя мимо мрачных личностей, навешивает одному из них подзатыльник - не отлынивай. Околоточным кивает. Эдак, со значением. А сам - поклал кувалду, да к Митрофану.
Хозяин заимки говорит Митрофану:
- Вот уж услужил ты мне, да добрый молодец Митрофанушка, не помню как по батюшке. Али, соколик, желаешь от меня чего в подарок? Соболей, шиншилов, сибирских тушканов, усть-илимских гепардов? Всё отдам, последнюю рубаху сыму за поимку ворога окаянного всем коллективом!
Митрофан пожимает плечами, не нужно ему брыльянтов да виагры самоцветной. Дорожку бы спросить…
Митрофан делает земной поклон и говорит с тем хозяину заимки.
- Благодарствую, хозяин. Однако не ко столу мне соболя. Путь дальний - чай, истреплется всё. Да и не больно-то трудов мне достало. Хочу у тебя дорожку вот выспросить, примету какую, али провожатого, может, посоветуешь. Вот он, адресок, начертан на берестине.
Хозяин заимки глаз скосил, отвечает Митрофану, а сам, мил-человек, аж засиял весь. Не то от радости, что подарки назад отдарились, не от ещё от чего. Может, тёща у него сегодня умерла, да вдруг вспомнил об ентом?
- Ведомо мне то урочище, во лесу тёменном оно скрывается, да за горами возвышенными. Только нет туда прямого пути. Был, да сплыл.
Удивляется Митрофан, чешет в репе. Это как же так? Не осень ведь, чай, дороги вроде как подсохли опосля весенней распутицы. Что ж пути-то нет?
- А ты глянь на своего полонянина! Это ж не белка, лесной зверь. Это посланец угрюмого старца Полиглота, что сидит в Пещерном замке, да и гадит оттуда людям. Это он, сволоч такой, тьфу на него, урочище запрятал, хочет, злой человек, себе его в абсолютно-неконституционное монаршенье заховать. Хочешь попасть по адресу - тереть тебе с ним по всем понятиям, мужик! А сам ручки-то потирает пуще прежнего. Дать бы ему по ручкам, да боязно - вдруг осерчает? - Ох, хозяин, огорчил ты меня… да что поделаешь. Гадов разных, положим, надо давить! Да и кто, если не мы?!
Хозяин заимки молчит, да кивает. Дово-о-олен!..
Гусыня с целым выводком желторотиков удаляется. Она вполне упитанна, чтобы пойти в печку, но ей об этом почему-то забыли сообщить.

Э: Ну, удружил, называется, Васятка мил-дружок! Ещё куда бы подальше отправил! Уже больше часа, поди, куролесю! Да на ночь-то глядючи! Луна-матушка хоть и полнёхонька, а всё ж лес тебе - не равнина луговая... Деревов-то тьма-тьмуща... Хорошо, светлячков в подмогу снарядил, путь-дорожку освещать! А то б глазоньки повыколола об ёлки да палки! А глазоньки мне мои ясны ещё пригодятся - Митрофана завлекать, чтоб его, дурня немытого!..
Да где ж это место окаянное?! Али Леший меня путает, хороводит... Что-то мне Васятка про Лешего ентого говорил, запреждал о чём-то... Да уморилась я слушать побасенки его бесконечные про жисть лесную, Митрофан один в голове только и толкётся, мысли все путает, бестолочь стоеросовая...
Третий раз, чай, мимо полянки этой мухоморовой кружу! Тьфу! Я ж позабыла, аккурат на ентом месте заприметливом плюнуть надобно три раза да за левое плечо! Да притопнуть об праву ноженьку! Вот ужо память моя девичья, волос - долог, ум - короток! Да и приговорить надо чегой-то внятно-понятно... Паролю какую-то замысловатую...
- Изба-избёнка! Явись в потемках! Покажись во всей красе, обзавидуются все!!!
Вот. Явилась, как и была. В сей же миг. Зачем только прятать было?! Обшарпана, задрипана... И ноги курячьи, переминаются, почесывают одна другую - знать, мёрзко ночью-то...
Обзавидуются, как же...
Стараясь сдерживать раздражение бесноватое - а и кто б не вышел из себя?! День такой нервенный весь выдался! - Марфута неслышно к двери подошла, прижав ладошки к груди трепещущей, страхом да опасениями наполненной. А на двери листочек затрёпанный виднеется, и корявыми светящимися буквицами выведено замысловато:
«ОБЪЯВЛЕНИЕ.
Интересная исчо ведьма с непредсказуемыми вредными привычками и прорвой недостатков, ж/п и с/п наличествуют, познакомится с Лешим. Требования: мужчина придурошной ориентации, глаза колдовские зелёные, с большим количеством вредностей и гадостей, по гороскопу - Стервец! И чтоб златая цепь на дубе том! Оставьте свою запись».
Батюшки-светы! И эта дурня ищет!..
Не успела Марфуня ужаснуться как следует вопиющему сему факту, как в тот же миг дверь скрипучая распахнулась гостеприимно, ненавязчиво так войти приглашая. И оттуда же лесенка верёвочная к белым ноженькам скатилася. Оглянулась затравленно красна-девица на лес тёмный - где ты, мил-дружок Васенька, чих торопых, растуды тебя об телегу! - да вздохнув тяжко, принялась карабкаться по лесенке той неустойчивой прямо в распахнутую темноту избенки. Светлячки-помощнички, сбившись в стайку для храбрости, заглянули обеспокоенно в покосившееся окошко-слепунец, разглядели - ай, приняли красну девицу с объятиями распростёртыми, усадили за стол с яствами, с пирогами и грибами, наливочкой мухоморовой, аки слеза ясной - да и унеслись восвояси докладывать гному грозному, что всё, мол, тип-топ, не сумлевайся даже.
- …а теперь ещё настоечки хряпнем с тобой, девица, да и об деле, наконец, поговорим!
- Куда ж ещё, Бабушка Яга? И так чертовщина всякая по углам мерещится...
- Кака я тебе Яга?! Сказок дурацких начиталась-наслушалась, поди-ка? Во дура девка! Нашла что читати-слушати! Да рази умный кто сказку писать будет?! Умный - он за рOман сразу берётси... Ведьма я, профессия моя такая. Слышала, небось? Вредная профессия-та. Гадости да пакости разнообразныя учинять. Не всяк возьмётси - кишка тонка. Тётка Василиса меня кличут - али не помнишь? Во молодежь нонче пошла: пару кружечек настойки - и память отшибло начисто! Я вон жбан цельный зелья ентого волшебного, игристого, на луговых росах настоянного, выдула - и хоть счас камаринского плясать пойду! Чего зенки таращишь непонятливо? Али пройтись, убедилася чтоб?! - и руки в круты боки упёрла, да ногой-то притопнула: для наглядности, мабуть. А зелен огнь в глазах так и полыхает игривисто.
Хороша ведьма Василиса, ой да хороша! - даром что сто лет в субботу стукнет, поди.
- Ой, тётка Василиса... мож, завтрева с утречка пройдётесь?.. А то вон светает ужо, однакось, а мы про дело моё наиважнейшее так и не поговорили, не обрешили ничегошеньки... А мне Васятка обещал, что поможете, совет явите, на ум-разум наставите... А мы всё разговоры разговариваем - и с обиды ещё за настоечкой потянулась: а и впрямь, ведь хороша, теплом по организму разливается, беды-горести затуманивает.
- Эх... дык за жисть с хорошим человеком чего б и не проговорить в ночку? А то с кем тут, в лесу-то нашем дремучем, разговоришься? Всё ж больше добры молодцы рыщут, черт сами знают, что ищут... Дык с ними потолкуешь рази за жисть?! Баньку им истопи, накорми - напои - спать уложи... Мабудь я прислуга какая; не те времена, чай! А как поговорить по-человечески - так волком смотрют: не обучены... Тьфу ты, нечисть поганая! ...А про дело тут обговаривать и нечего. Вернешь мне Лешего, черти его дери, дурака дубового - дам тебе живой водицы, под-за печкой вон бутыль спрятана, тебя дожидаючи - не денется никуды, не боись!
- Тётка Василиса... Вот не пойму я никак... Да на что тебе тот Леший сдался?! Ведь только и бегает от тебя, злыдень подберёзовый! А ты твердишь: любит, мол... - глазоньки от настойки мухоморовой уже видеть отказываются, рученьки белы да ноженьки быстры и подавно уж спят крепким сном, а любопытство девичье не дремлет, ой не дремлет! В любовны дела свой нос сует: с чего бы это, ась?
Поглядела хитро ведьма Василиса, глаз зеленый прищурила, да и отвечает непонятственно: - А вот погодь, девка, времечко придет, сама узнаешь, почем фунт лиха... А сейчас полезли-ка на печь, да спать-почивать! Утро вечера мудренее, бабки сказывають...

VI
Медвяные страдания Маши Медведковой, во месяце седьмом о последний день да предпоследню ночь.
Коловрат отвратный да перевранный.

P:То ли солнце красное да позабыло путь-дороженьку, то ли сказочник, огниво ему в кресало, понапутал порядок-распорядочек, да только не по чину боязно стало Митрофанушке. Идёт-бредёт, очи долу, мотает головушкой ясной. То ли огненная водица поперёк масти легла, то ли чёрт какой воду мутит… не пойми, не уразумей. Шагают себе ноги, а небо ужо как темнеет…
Что ж это за оказия такая - кусты зашевелились, птицы уж больно на ворон смахивают. Жирнющщи, откормлены, голубки погостные. Трещат-барабанят сучьями осины, даром что сказки всякие про неё малым детям брешут - самое то деревце, ежели напужать кого надобно, да при оказии.
Насупился Митрофанушка, потирает кулаки пудовые. Настучать хотит кому по вые. Не от злобенного характера, вы ж его знаете - мухи не обидит. Просто не по нраву ему порученьице. Каки такие Полиглоты? Слово ещё такое-разэдакое… И поди ж ты, сидит в пещере, носа не кажет, а токмо солнушко красное, ворог, скрал! Не к лицу такое старцу степенному, седовласому сидельцу. К зубастой харе поперёк себя шире. От этого и расстройство.
Совсем скукожились небеса, гляди сомкнутся над дурной головой. Али не пришёл, куда след? Пощупаем, каков здесь приход!
- Раззудись плечо, размахнись рука, держите меня десять, дурака!
Сказавши так, ухватился Митрофанушка за сосенку покрепче, и ну давай из землицы тащить, лапник-сучья обдирать, нструмент ратный варганить. Сейчас у него кто-то попрыгает. Ишь, сообразили, прятаться от него будут! А вот как он лесочек этот вымороченный да на дрова переведёт, а опосля подпалит с четырёх концов?! Что, не нравится? Ну дык выходи к едрене хене толковище вести.
Ох, не показалась идея тому хозяйству! Зашумели ветки, шарахнулись враскорячь кусты-волчьи ягоды. Даже вон поганка бледная, даром что бестолковое создание, приобрела задумчивый и горестный вид. (Да-да, не сумлевайтесь, это с той опушки есть пошла знаменитая «Сага о грибной юдоли», которую философы да схимники о самую нашу пору не разгадали во всей глубине её да подковырках философских!) Заухало вокруг, заохало, задышало. Жалостливо так. Не губи сиротинушку, ухарь!
Стал тогда Митрофан посреди трясущихся со страху кривоватых деревец, подбоченился, да как гаркнет у второй раз:
- Коли каши мало ели, коли разум не силён, выходи ко мне, хозяин, не то будешь посрамлён!
От немудрящей той рифмы пробежал было по деревьям смешок нервный. Да только примолк тут же, только зыркни Митрофанушка по сторонам. О так! Поди, покритикуй поэта вот с такой дубиною заместо головы.
- Это кто же озорует, это кто же детушек моих распугал на корню?
Чу! Откуда пещерка разверзлася? Откуда дверь тесовая распахнулася? Откуда тут голос старческий, маломощный? Не наседай, Митрофана не проведёшь!
- А ну стоять-бояться! Ты что ли будешь старец Полиглот, растуды-тебя на брудершафт!
- Аз есмь, - степенно ответствует эхо, а вот и хозяин его показался, голос свой на верёвочке ведёт, чтоб не убёг, значить.
- А коли «есмь», так будешь мне пред страхом побоя лютого да в левый глаз, коли в первый раз, ответствовать. Что да как, да кто за такая неконституционная монархия, что ты окрестным землям вменить похваляешься!
- Это кто ж тебе такое рассказал, уж не племянничек ли мой Коловратушка? С молотком бегает немаленьким, хитрющ да глазаст? Ещё ручки вот так потирает, посмеивается? Ну точно, он. Ай, злодей, ай ирод окаянный… я ж его вон на этих самых руках взрастил, заместо батюшки ему, заместо матушки… эки дела делаются…
- Эй, старинушка, ты не плачь, не плачь… ты ж и сам хорош, кто ему свинью невидимую подложил для пригляду, да не одну? А? Али не думал, что тот кабанчик покусает свет-Коловратушку? А и мне ловить его пришлось, понимать надо.
- Да что б его и вправду свинья съела, - в кручине тяжкой бормотал старец Полиглот, присаживаясь на пенёк у входа в ту пещерку. - Мелет, чего ни попадя, творит невесть что - как тут не следить, как не шпиёнить? Слушай меня, братец, сюды…

Э: И где ж это я Лешего того сыскивать буду? Чтось это за беда новая по мою головушку буйную? «Поди туда, незнамо куда...» Моду тоже взяли - сыщи того, отыщи ентого... А ты, как корова блудливая, от дому отбимшись, шляйся тут по лесу-бору туда-сюда, блюди эту… как её... Тьфу, слово-то какое придумала... «Ориентацию по солнцу держи…» О так. Вон оно, солнце, щерится сверху - чегось ему? Катись себе по небу припеваючи да жги заради веселья бедных девушек лучами нещадными. Вон как головушку припекло, чертовщина мерещится всяка разна. Или это от настоечки мухоморовой последствия вредоносные? Мабудь от неё, поганой... Эк меня развезло вчера, размухоморило. И все из-за него, дубины бесполезовой, Митрофана-дурака о седьмом колене! Ну, погодь у меня, бегунок очумелый, вот встретимся кадысь, все бока отколочу, все патлы повыдирываю! За всё ответ держать будешь!..
Ух, осерчала Марфута сверх меры всякой, солнышком разморённая, путем-дороженькой утомлённая. Ка-а-ак топнула о землю грозно ноженькой, кулачком немаленьким взмахнула для пущей острастки, да и крикнула покриком нешутейным:
- А ну выходи-появляйся, Леший, не кочевряжься! Недосуг мне за тобой по лесам да по болотам гоняться, живность лесную смешить!
Зашуршало тут по кустам, зафукало, задышало шумно. И полминутки не прошло, а появился пред грозно-насупленными марфутиными очами маленький мужичонка неприглядный. Смотрит в землю, глаз поднять не смеет, лишь ковыряет ножонкой в лапте разодранном землю - смушшаетси непритворственно.
- Ну. И долго мы с тобой в молчанку играть будем? Не на приеме царском, чай! Нечего разминаться тут передо мной! Говаривай быстро - кто таков будешь? Чай, Лешего звала!
- Дык... мы и есть он... Леший мы... Я ж за тобой, девица, от самой избушки ведьмовой вышагиваю, еле поспеваю... Мысли твои спугнуть не решалси, заговорить смущалси. Ждал, пока сама позвать изволите... Знаю, что за мной идешь - Василисушка всех за мной посылает, - и вздохнул тяжко, и привсхлипнул для пущей убежденности, кулачком грязным слезу по щеке размазывая.
- Ах ты, нечисть лесная! - аж задохнулась от возмущения девица-краса, да щеками, аки маков цвет, раскраснелася. - Я, вишь, по всему лесу блуждаю, ищу его, окаянного, а он за мной крадется, в смущалки играет! А ну, вертайсь вокруг своей оси, да шагом марш к Василисе немедлючи!
Потупился пуще прежнего Леший, завздыхал печально:
- Эх, мила девица, да мы ж сами не супротив, токма заказан путь к возлюбленной моей, к прекрасной Василисе Микулишне... Златая цепь ей нужна, а где я цепь ентую возьму? В незапамятные времена украл у меня цепь златую ту злыдень Полиглот, для тёмных дел своих непонятственных, вот и скитаюсь теперь по лесам-болотам, запаршивел весь без женской ласки-заботы, мохом порос... А без цепи не могу пред ясны очи волшебницы моей явиться. Какой же мужик без цепи золотой да по всему пузу?! Так, огрызок заскорузлый, а не мужик... Самолюбием обиженным так и страдаю с тех пор, мучаюсь безвинно... Да ты садись, девица, садись, устала, поди, полдня по лесу шастать, думку думаючи! - и тут же быстренько подозвал к себе пару пенёчков осиновых, крутившихся неподалеку, на один бережно усадил ошарашенную Марфуту. Из котомки скатёрочку вынул, цветиками-лютиками вышитую, а там и закусочка в мгновение ока сама собой поверх скатёрки шустренько образовалась.
- Наливочки вот мухоморовой не хотите ли с устатку?
- Чегось? Наливочки?!
Вот тут и разошлась Марфутка по-настоящему, норов свой крутой и показала! Схватила Лешего за шкирки рученькой недрогнувшей, поволокла волоком к озерку ближайшему - тот и пикнуть не успел, да и столкнула болезного в водицу прозрачную.
- А ну, быстро грязь вековую смывай, нечисть печальная! Дошел до чего - ухи мохом позаросли! Самолюбием он мучается, сердешный, надо же! Облик мужицкий потерял совсем! Сей же миг чтоб в себя приходил, в порядок приводил - и бегом-марш к Василисе! Ей забота и ласка твоя нужна, а не побрякушки дурацкие! Ишь, слезу давить вздумал! Стесняетси-смущаетси! А хорошая ведьма по нему страдает-мучается, настоечкой горе каждодневно заливает, вредности делать позабыла-позабросила из-за любви потерянной! Чтоб сей секунд у меня как новенький был! Ох, утомилась, красавица, на травку прилегла, конца водных процедур дожидаючи: да и легкое ли дело с Лешими управляться, в человеческий облик приводить - натуре такой нежной да тонкоорганизованной, как Марфута наша?
Долго ли, коротко ли, глядь: совсем другая личность нарисовалася! Красавец мужчина: чист, подтянут, и отвага в глазах играет-светится. Любо-дорого поглядеть!
- Вставай, девица! Кратчайшей дорогой выведу тебя к Василисе.

VII
Снова медвяные страдания Маши Медведковой, во месяце седьмом о последний день да предпоследнюю ночь.
Коловрат-2 или Коловрат возвращается.

P:- …дороженька та и правда не так чтобы уж проста. Но не я тому виной, вот те крест святой развесистый!
- Эк ты, дяденька, складно вещеваешь. По любым раскладам выходит, что безгрешен ты, аки голый пуп монаха Давай-выламывай. Сидишь, верно, как святым схимникам-подвижникам у дальних пещерах заположено?
Кивает Полиглот, соглашается радостно. Как же не возрадоваться столь разумным речам!
- О! - Митрофанушка ловко хлестнул себя по голенищу, смачно да с оттягом. - Так, да не так, дяденька. Кто солнце-ярило скрал? Кто зверя лесного недоброго наприваживал? Кто гулять добрым энтомологам не даёть, кто бабочек им аки крокодилов подсовывает, во вражеский твой антирес?!
Засмущался Полиглот, засучил носочком тапочка по хвое лежалой, виноват, исправлюсь.
- Ох, Митрофанушка, за кем не водится постороннего-то… кто у нас безгрешен! Пугаю же - не хрумкаю на завтрак. А зверушек развожу - так и что с того. Пусть неказистых, пусть обросли малясь. Ну, не родят тут белки-стрелки. Родят нетопыри. Ну дык жеж не баранов с курдючной овцой мне тут в глуши разводить! Эх, люди-и-и…
Сели на том, по третьей вдарили, лаптем занюхали, прослезились.
- Митрофанушка, друг мой ситный… думу я про ту дороженьку думал давным-давно. И даже отряд набрал, не богатырей, но молодцев. Тренировал по возможности, натаскивал на собачьих да кулачных боях. Смотрю на них, и всё равно боюсь отпускать - нужон им командир конкретный, чтоб авторитет имел, но и бугром меж кочек не прикидывался.
- На меня намекаете, дяденька?
Кивнул Полиглот, осклабился. Подмигнул со значением.
- Пошли, ознакомимся-передружимся.
Попетляли маненько, покружили, сыростью подышали, об корешки в полумраке ноги поободрали, да и вышли на полянку неприметную. А там - глядь! - во фрунт стоят, от мала да велика, косые сажени в плечах окольчуженных. Сверкают шашки изогнуты, шеломы оцинкованы, горшки эмалированы. Радость, а не отряд!
- Р-ра-ав-няйсь! Сми-ир-рна!!!
- Ну, что, Митрофан, возьмёшься старика на старости лет потешить подвигом ратным?
- А то! - подбоченился наш ухарь, встрепенулся кочетом. - А с Коловратушкой твоим… я потом посчитаюсь, за доброе-то услужение.

Э: Весело бежит-катится, с кочки на кочку переваливается волшебный клубочек, на радостях даденный ведьмой Василисой в подмогу. Спешит-поторапливается вослед Марфуша красна девица, бережно спрятав на груди заветный пузырек с живой водой, а в сердце - волнения смутные: придет ли уже конец её скитаниям, встретит ли Митрофана-дурака на заимке страшенного Полиглота-убивца? А ну как настропалил уже лыжи куда ещё, дубина неразуменная?..
Ай, девоньки, тяжела она, долюшка бабская! Вона как обрадовалась Василиса, как Лешего свово потерянного увидала! Даж засияла вся, про цепь и не вспомнила. А когда ужо я Митрофана повидаю?..
И не заметила Марфинька за думами горестными, что потемнело всё вокруг настороженно, даж лягухи зеленомордые шастать под ногами перестали, позатаивались. Небеса позахлопнулись, и сумрачность угрожающая наступила. И в сумрачности той неприятственной пещерка образовалась, и рядом на камушке старичок ветхонький, головой долу поникший. И так трясется мелко-мелко... али припадочный какой?
Подошла Марфуша тихохонько и тронула старичка за плечо осторожно. Взвился, болезный, от страху - а глаза-то в слезах все! И у этого горе горючее! Да что ты с ними всеми делать будешь?!
- Дедушка... али помочь чем могу? - молвила Марфута сердобольная нерешительно.
- Ах, ты, неловкость какая! Оказия на старости лет приключилася! Слабость мою увидела-подглядела! Как и подкралась только, ума не приложу... - старичок от смущению засуетился, сюртучок залатанный теребит, глаза прячет.
- Дедушка... Да я Полиглота страшенного ищу, не подскажешь, где он обретается, окаянный? Всполошился старикашка, залопотал, завозмущался:
- А чего ж это он страшенный тебе? Ой, людички добрые, вот оговорят, осудят за ни за что!.. Мож, он несчастный и одинокий, аки березонька во чистом поле? Мож, сам он только и думает-гадает, как землюшку светлую от злыдней освободить?
Возмутилась Марфута от слов таких неожиданных:
- Ах, поглядите-ка, добрый-разнесчастный! А пошто он цепь златую скрал у Лешего? Влюбленных разлучил? Ответствуй!
- Эх, девица молодушка, жизни ты не знаешь!!! Я ж стар совсем, сам с ворогами воевать не могу ужо по причине полного одряхления членов. Вот и набираю дружину с миру по нитке...
Хитростями да обманом сперва приходится. Даром-то кто ворога воевать пойдет, с теплой печи слезет, от жинкиного бока оторвется?! Вот и крутишься... С кого цепь скрадешь, кого словом заденешь... Кто посмелей да побоевей, тот возмущаться идет, со мной, поганцем, разбираться. Тут мы его к себе, показать-рассказать, на путь борьбы наставить праведной. А трусливый да слабонервенный в болотах отсиживает, мох на ушах наращивает да самолюбием мучается обиженным... Вот такое делопроизводство, славу себе поганую добывать, горемычному... - и засопел опять подозрительно, себя жалеючи.
- Так это ты, стал быть, Полиглот и есть?
- Тот самый он, красавица... да не осуждай старого, не разобравшись... в положению мою двойственную войди. Самому уж злодейства поднадоели, аки хрен дикий горчат, звиняй за выражение нецензурованное. Да что же делать остается, сама рассуди?! Глушь тут у нас беспросветная, от тоски с ума сходишь помаленьку... С нетопырями вон токма и разговариваю... Да вот она цепь-то, забери от глаз моих.
Разжалобилась Марфинька, сердобольна душа, в сочувствие непритворное к Полиглоту впала.
- А ты б, дедушка, делом каким полезным занялся бы! Школу лесную бы открыл. Вон, поди-ка, скоро у Василисы с Лешим детушки пойдут, учил бы их уму разуму, премудростям всяко волшебным! Да и гномы без присмотру шастают, вредности да пакости всем в лесу чинят! Чем тебе не дело?
- А я давно уже о том и мечтаю-думаю, девица разумница! Знаний целый короб наприпас за жизнь долгую. Давят те сведения огромадныя, в печаль-тоску вводят! Да и мозги от них, знаешь, как перекручивает? Упаси бог! И рад бы других чудесами одарить... Но сначала надо ворогов погубить, что страшным гнётом землю нашу многострадальну гнетут. Вон Митрофан твой с дружиной моей на бой тот смертный и отправимшись намедни…. сижу и жалею, могет, не вовремя?..
Аж всполошилась вся, сердешная! За сердце схватилась - а оно стучит, колотится, на весь лес, поди, слышно.
- К-куда он отправился, дедушка Полиглот?!
- Да вон, аккурат по той дорожке и пошли! И не верю уж, что вернутся... А ты чегось всполошилась, девонька? Али во след бежать настропалилась? Токма ты и не думай даже! Негоже девке в смертный бой встревать. Погибнешь в одночасье и чирикнуть не успеешь!
...Да куды там! Унеслась уже, дороги не разбираючи, полетела. Только пятки сверкнули да бант алый в косе мигнул на прощанье из зарослей ельника сумрачного.

VIII
Булатные звоны Мариванны, во месяце восьмом. Лишний козырь в рукаве.

P:- Ать, два, ать, два!..
Шагают Митрофановы добры молодцы, меряют землю-матушку да подковушками на сапогах, подпирают небушко светлое головушками буйными.
- Ать, два, ать, два!..
Рассупонились пояса сыромятные на грудях сильномогучих. Растрепались на ветру стяги-хоругви золотонитчатые. Любо, братушки, любо землицу топтати!
- На месте-е… стой! Ать, два.
Качнулись кожаные ножны, скрипнули боевые рукавицы сталью о сталь. Замер строй, как един из булата выкованный кулак. Знатный строй, страшный. Не замай, ворог, на таких бойцов лиходейство упромысливать. И не петюкать в строю!
Осклабились дружинники, выровняли подбородки бронебойные на Митрофана-воеводу. Хоть и не дородного происхождению, а всё уважают-приветствуют броненосцы сваво начальника. Паки стоит он того. Ой, стоит!
Размашистым шагом вышагивает Митрофан, раздумывает о чём-то, бросает вперёд насупленные взгляды. Гневом дышит его взор - кто такого сумел разозлить-раздосадовать? Али головушка у того не к свому месту приделана? Али хочется покончить с жизнею да раньше срока? Слетели улыбки хмельные с уст того воинства - не к месту они тут. Али осерчал командир? Али считает, что к бою-сече не готовны вооруженные силы? Никак нет! Ты, воевода, не сумлевайся! Ударили слитно булатные мечи да о дубовые щиты. Блеснули на солнце пластины доспехов. Не дрогнет войско. Да и с чего ему дрожать? Где ворог грозный, что достоин таких героев? Вон штоли копошится? Скачет о трёх ногах, зыркает, гнилоустый, на пересветов-добрынь. Верещит невесть что, стучит костями поднятых с одра остовов. Испужать желает? Ха! да то ведомо нам - пусть попробует!
Ходит Митрофан перед строем, разговаривает сам с собой, спорит.
«Борьба, что в ней? Сражаться неведомо с кем, неведомо за что. Только ли есть смысл в жизни ради борьбы? Только ли есть смысл в борьбе ради жизни? Указующие персты тычут в тебя, бередят неполученные ещё раны, лишают покоя, радостей, свободы ничего не делать. Здесь уже ты, солдат, или ещё ты, солдат?»
Ринулось вперёд бесноватое кодло, заголосило, зарычало, затопотало. Громады мышц и комки ненависти. Мелькающие тени и надвигающиеся горы. Но стоит дружина, не колыхнутся штандарты, не скрипнет кожа, не шаркнет сталь. Воевода молчит, понурив голову. Их так мало против разверзающихся хлябей гноя и праха.
Вот стоит вчерашний охотник, умелец лука и западни. Он ужо как ищет взглядом подходящую цель. Он ужо как принёс конец посмертия не одному десятку врагов.
Вот замер, сгорбившись, кузнец-молотобоец. Его сила - в дикой, нечеловеческой стойкости. И нет разницы, что сокрушать - природное упорство металла или же богопротивное беспокойство умертвий.
Вот крестьянин-жнец. Некогда всем его миром была пашня, безмятежное поле да погост позади деревни. Но и ему уже нет дороги назад - никто не знает, где поляжет верный дружинник. Что им может помочь, кроме слепой веры в собственную юдоль? Кто им сейчас отец и бог, кроме него, воеводы? Да. Он будет их пастырем, его светлый, незамутнённый страхами разум раскроется навстречу битве. И не отступит более никогда.
- Дружина! К бою!!!
Посреди чёрного смоляного болота этого царства небытия сверкало, переливалось, танцевало радостное пламя Ярилы - солнца-борьбы-за-праведное.

Э: Да что же это такое, люди добрые?! Да почему же этакое именно со мной и сотворяется? Сколько я уже за ним по лесам да болотам бегаю-гоняюсь, за колодой этой бесчувственной, платье всё пообтрепала, с лица сошла - а встретить не могу! Да почему же судьбинушка злая против меня так настроена - другим-то, небось, легко дается, без проблем да припеваючи. Ай, сама виновата, сердешная, захотела взлететь высоко, да перед подружками, птицами-певуницами, выхвалиться; зачем надо было искать наидурнейшего дурака, какого и во всем мире больше не бывает, не встречается? Ведь кому сказать: вместо того, чтоб со мной забавляться да минутами сладостными наслаждаться - в битву смертную ввязался, всех лиходеев захотел зараз побороть! А вот теперь, мабуть, помрёт в одночасье, ворогом нечеловеческим убиенный, что делать без него буду, горемычная? Где другого ещё такого сыщешь? Али опять времечко своё золотое распеванное тратить в поисках бесполезовых? Ай, головушка моя бедная, непутёвая, да не хочу боле никого другого сыскивать, к этому уж душой прикипела, дубине упорливой...
Как вкопанная остановилась Марфуша, бег сумасшедший прервала. Прикипела?! Как, когда успела?!
Оглянулась, аки зверь затравленный, в поисках ответа - будто кто помочь в делах таких деликатных может, окромя сердца девичьего... А сердце это глупое колотится не переставаючи, тоской да страхом мучительным исходит: Где Митрофан, что с ним, жив ли?! Али лежит посередь поля, запрокинувшись, оченьки ясные закрывши на веки вечные? Али муки мученические принимает от ран смертельных, кровушкой исходит да на помощь меня зовёт...
Только куда бежать, птицей быстрокрылой лететь на выручку? Опять сбилась с пути-дороженьки, мыслями своими безрадостными увлеклась. Одна посередь леса дремучего, и помочь-подсказать некому, друзья далече осталися. А ведь упреждал дед Полиглот, жизненной мудростию наученный, не ходи, мол, не твоё это дело. Только как же не моё, когда беду чую рядышком, беду страшную, неминучую, давит со всех сторон, ажно и не продохнуть...
Вот и лес угрюмо приумолк, замер настороженно, будто бы ждёт чего: ни листок, ветерком потревоженный, не шелохнется, ни мышь испуганно не пискнет, ни ветка под ногой али лапой не треснет. Тихо.
Мёртво.
Страшно.
И сумрак кругом зловещий. А в сумраке том следы битвы - не на жизнь, а на смерть - тут и там встречаются. Дерева с корнем повырваны, по сторонам разбросаны. Трава вся напрочь вытоптана, а куски земли вздыбленной местами обагрены засохшей кровью. Не пойми - человека али зверя какого.
Страшное затишье, недоброе. Всё живое поразбежалось-попряталось, беду учуявши. И страх, аки змея подколодная, сердце тисками всё сильнее сжимает. Прижала Марфута в отчаянии руки к груди, на колени рухнула и взмолилась Яриле-Солнцу, свет да жизнь в мир приносящему: помоги, батюшко-свет, отведи беду лютую, дай мне взглянуть на него хоть разочек ещё, убедиться, что жив-здоров, да в глаза заглянуть, да прибаутки его пустозвоновые послушать!
И в ответ как бы в ту же секунду в вышине вспыхнул лучик солнца, разорвал вековой сумрак, возродил в душе угасшую было надежду. А вдалеке, чу! рык раздался оглушительный, разъярённый, а вслед за ним и голоса человеческие, боевые да грозные, звон оружия богатырского.
Ай, впереди она, битва-то смертная! И Митрофан там с дружиною своею! Бежать, спасать, не медлить ни минуточки!
Только бы успеть, не запоздниться!

IX
Бредовые видения ведьмы бабы Маши, во месяце восьмом с двугривенным. Бранные выражения.

P:Вышагнул Митрофан-витязь ошуйцу, размахнулся перуном булатным огненным, взметнулась волна плоти чуждой, мертвенной, ворожьей. Вышагнул другой раз одесницу, да и врезался в строй супротивников щитом-тарком добрым кованным. Али вы, отродья бесчестного племени, не уяснили ещё, кто здесь будет выписывать вам посулы да заверять грамоты? Не впечатлились ещё от печати гнева нашенского? Вей-беги, пока тому есть срок, опосля излишки будем грузить прямо по вагонам - лес валить в калымских землях!
Подбегает с тылу санитарная бригада - а вот у вас боец, раненый весь лежит! - хмурится Митрофан, изрекает степенно, утирая со лба ратный подвиг. Не время по медсанбатам да госпиталям вылёживать, бери шашку да рубай, а ранение пустячное да царапина своевольная, чем нам помеха в праведном бою!
Ушли санитары ни с чем, качая головами. Обещали главврачу пожаловаться.
И снова жаркий бой - кипит кровушка реками тёмными, ржавью рассыпается булат калёный, зубовной пылью разлетается зубовный скрежет. Не до сантиментов славному герою Митрофан-реке. Всё в его руце - аки голубь белый - миру мир несёт. Как не отлетит головушка - бальзам на землю-матушку. Всё пройдёт, боль забудется паче юдоли земной, а слава того поля брани не потускнеет, не умалится. Умоемся, братие, слезами из незрячих глаз. Громом громовым вдарим посолонь танец посоха молитвенного, от семи дерев, да воспоём камлание другу вековечному народному - трудовой тяге да не разлей потопом, верности-праведности да не развей смерчем ветреным, любови грешной да не разомкни уста песнею.
Песнею печали, песнею несчастия. Ушёл наш Митрофан, не вернулся. Завяз в жестокой сече, переполони ей все колена на земле нашей, смерть-касатушка. Ай, ведь и сама бежишь-боишься оттакого суженого! Почто же замаешь?!
Потупилась костлявая от слов-то таких. Чем ответить-оправдаться пред дружками-старцами. С ними обручена, не с ним. А всё одно под венец.
- Не виноватая есмь! Он сам-один пришёл!
И верно - ведать, несёт Митрофана горь-судьбина. На скорбный подвиг несёт, жизнею хочет положити, да на Юдоль-камень. Где исполнятся истинные желания сельского увальня. Где герой свой истинный свет-прекрасный путь прорубает. Сквозь гранитный пласт, да через горную выработку. Где шахтёры, только пониже. Этим - денег не имать, а Митрофану там - чёрный свет в оконце. Всякому - своё. Цель жизненная, концентрированная. Суть, один на один, как во старь водилось. Грудь на грудь, кто кого перепьёт-перекуролесит.
Выходи, недруг, что жизнь людскую не ценит, замает на сущее!!! Выходи, хуже будет!
Глянь, идёт чудушко. Змей-гордыныч, карабас-вырвиглаз, кащей, обожрался намедни овощей.
Петров пост в разгаре, чо ж не нажраться.
Приковылял? Сидай, говорю, разговаривать будем!
Остановилася вражда. Разор прекратился-утих. Две горы стоят опротив друга. Не хотят, а беседуют. Потому что опосля разговора наступит нашей сказочке конец. Кто сказал? Мы с братушками. Наши полосатые сердца горят любви и дружбы. А потому, погнали, поединщики, кто за честь за совесть, а кто за подлость падучую. Будете сейчас у нас на руках бороться! Упёрлись. Потянули! Надавили!!!
Аж вздыбилася земля-матушка, коренья у того пня дубового державши. Треск да хруст по полюшку. Велики силы, а равны. Не отступает никто, не сдаётся. Вот и ворон чёрен подлетел, перышки почистил, смотрит-примеряется. Али мертвы тут все? Али уснули просто? Не понять. Стоят два каменных истукана. Кончились силы у поединщиков. До последней капли выпил бой. Кремень да слюда, где бился нерв и мослы дрожали. Амба.

Э: Кончатся ли силы и у леса векового за платье да косу ветками удерживать-цепляться: не пущу, сердешная, не гневайся, но не пущу! Не для твоих очей ясных зрелище такое мучительное, не для твоего сердечка нежного девичьего такая боль непереносимая. Ай же, не сдюжишь с тоской-кручинушкой, горечью захлебнёшься, слезами изойдешь, да без толку, не поднимут слезы твои горючие камень бесчувственный, на веки вечные во поле торчать обреченный. Поворотай назад, пока не поздно, ищи долю лучшую, тебя достойную, а каменюку эту безжизненную оставь ливням холодным да пурге завывающей, ихний он жених нонче, навеки повенчанный, беззубой костлявицей в каменную броню закованный...
Угрюмо шумит лес, ветками путь преграждает, корнями под ноги бросается - все силы положу, а задержу тебя, милая, птаха неразумная. Только куда там! Рвётся, упорная, от веток назойливых глаза прикрывает, да пузырёк с водою живой крепко-бережно в рученьке сжимает. Только успеть бы, не запоздниться! Отпусти, лес-батюшка, расступись, заклинаю душой девичьей, птичкой из сердца рвущейся! Ведь никто, окромя меня, спасти его не сможет, головушку бедовую!
Устал лес спорить - да и может ли красну девицу кто переспорить? - опустил лапы ельника мрачного, раздвинул дерева послушно, и открылась поле-поляна бескрайняя, кровушкой залитая. А посередь поляны той злополучной две горы чёрно-каменных, два истукана безжизненных высятся, ужас-холод ледяной на всю округу нагоняют. Да вороны нажравшиеся лениво вокруг переваливаются, добычу дармовую потребляя беззастенчиво - кыш, непотребные! Кончилась отныне пожива ваша кровавая, не про вас она.
Бросилась Марфинька навстречу скульптурной группе, братскую любовь олицетворяющей, в объятиях крепких замершей. Да только вот лбами уперлись не по-братски вовсе, да ненависть от скульптуры той волнами черными округ исходит, аж в три погибели сгибает, чуть с ног не сбивает, душу в жгут тугой болью отчаянной скручивает.
Заминка минутная вышла - как разобрать, где наши, где вороги ненавистные, коль камень сплошной горой высится, сыростью могильной веет?
Да вот он же, Митрофан мой! Он как есть! Стать его богатырская, плеч разворот, да ногу эдак упрямо отставил... как есть, он! Даже в каменном идолище узнаю тебя, дурень ты мой несговорчивый... Не знала, не гадала, что эдак встретиться доведется нам, Митрофан. Как же это... угораздило же тебя... Серденько твое бесстрашное, небось, рвется-мечется из тюрьмы каменной, вековечной, да без толку всё! И света белого отнынь ему невзвидеть, солнышку медвяному не порадоваться, ветра вольного не вздохнуть. По полюшку не пробежаться, смеху девичьему не порадоваться. Как же так... Митрофанушко мой...
Задохнулась тоской, душу рвущей, захлебнулась бедой горестной - догнала всё-таки, окаянная, не опередила я тебя! Обхватила в отчаянии беспросветном Марфа-краса идола каменного, в тщетной надежде пытаясь услышать стук сердца живого сквозь броню непробиваемую, и не заметила, печалью тягостной обуяна, как выпал пузырек с водицею живою из ладони и треснул, о камень ударившись.
И как разлилась водица та бесценная слезой родниковой и впиталась тут же в землю истерзанную до самой до капельки...

X
Страшноказания Марии-прелестницы, во месяце девятом без пяти минут. Кабы я там был.

P:Рассупонилось солнышко-красный свет, разъелдыкнулись егойные лучики по миру, заиграли росу меж еловых лап, перещекотали всю траву-мураву, да и за Митрофана принялись. Не лежится ему, не спится. Ой, ему малым-мало спалось, о-ой… Не уморить сну богатырскому его богатырских сил, тормошит что-то, тревожит, пробуждает восстать с одра. Али не пужает кого гнев ратоборца? Али не страшит вздымающаяся в беспокойстве грудь? Эх!
Сдвинулся камень, истёк горькими слезами, распался охряной крошкой, взлетел под небеса невесомой пылью. Да и растаял под лучами восставшего солнца. Открылись очи карие, проморгались, удивились. Где? Что?
Стоит пред Митрофаном девица-краса, длинная коса. Туфелькой стеснительно камешки попинывает, сарафан нашенский ладошкой теребит. Взгляд скромный - долу. И вся из себя такая приглядна-приветлива! Кто ж будет такая?
Марья-искусница? Не скажи - от нитяной пыли весь сказочный город Иванов красноглазым ходит. Елена Прекрасная, так тоже нет, та жеж за моря улетела ещё коих лет тому назад, сказывают, к самому Чучмек-паше в гаремиё. Василиса Премудрая? Не смешите мои тапочки, Василиска хоть и шустра девка, дык толста и прыщава. Той бы рожею своей заняться, а не хфелософию штудировать.
Впрочем, что говорить, гляньте, всем парням невеста хороша стоит. И талией гибка, и взгляд хитёр, боек - умищща в ём, ну просто завались. Редкая птица, ай, редкая! Хватай-бери, Митрофанушка!
- Али я уснул, променад совершающи? Али запутал меня леший-проказник? Где я, красавица-умница?
Снова стрельнула глазищами, да и вцепилась в косу длинную, хитро заплетённую. - Али ты не помнишь, Митрофанушка?
- Да чего же я не помню, девонька-душа?
- А как с чудищем-уюдищем силушкой боролся. Как сюда шёл, лес поганый в пыль развеваючи. Да кто послал тебя у путь дальний, у дороженьку?
Нахмурился Митрофан, глядь, при нём замерло посередь травы буркало косоглазое да косолапое - каменный змей. Али детям малым в упужание состоит? Непонятственно: трава сияет, птицы-перепёлки так и порскают, красота! Откуда такие страшилища…
Завозились мысли, видения памятные в уму побежали… Повернулся Митрофан, аки волк загнанный - вот тут стояли насмерть, вот тут в рукопашную ходили, вот здесь штандарт боевой-продырявленный трепетал на дымном ветру. Было ли, не было? Нет и следа, только истукан окаянный… да пузырёк мутноватого стекла под ногами. Подобрал, принюхался - аж покачнуло богатыря. Живая водица, волшебная слеза самого Времени-Солнцеворота. Вот что такое…
- Ай, девица, что ж ты на меня-дурака столь ценное сокровище разнотратила? Али самой век не мерян?
- Мерян-не мерян, все года при мне. Солнышко светит, радуется. Чем мне не счастье? А потрата та невелика - кто ж тебя сподобился оставить одного, неразумного? Я. Мне и ответ держать, коли не сумею помочь. Вон и землица родная воспряла, экологию-то поправивши!
Глядит Митрофан на девичью улыбку, сам улыбается. Вспомнил, дурында, вспомнил!
- Так это что ли ты птица-небылица будешь? Ай, преобразилась, не узнать! Ой, да что же ты… что же ты плачешь, дурёха, страшное-то всё уже позади будет, радоваться надобно!
- Век бы мне с тобой не расставаться, с обормотом… век бы вековать…
Обнялись оне, расцеловалися. Пир бы пировать, но и дела ещё не доделаны!
- Помнишь, про Яйцо-то? Про подарок всем на свете?
- Как не помнить! Неужто можно забыть?
- А хочешь ли на Яблоньку взглянуть волшебную, что вражина сторожил?
- Как есть, хочу, Марфунька!..
Только эхо в горах заметалось от покрика богатырского.
Только зайцы шарахнулись по кустам.
Идёт-бредёт Митрофан со своею Марфутою!!!

Э: Ишь, топает рядом, увалень деревенский... Ветки колючие отводит заботливо, под локоток осторожно поддерживает, корни узловатые на тропке увидючи... Вот мы кавалеры, мол, знатные, не токмо мечом тяжеленным махать, но и девицу-красавицу обхождениями ублажить могём! И откелева только манерам таким обучен! В глаза заглядывает нежно; а в глазах у него!!! Ярило-Солнце волнами плещется, жаром знойным обжигаючи, ум помрачаючи. И от пекла того ланиты румянцем персиковым заливаются, а сердце колотится сумасшественно: рвётся птица на волю, угрозу неминучую чувствуя. Ой, не сгори, смотри, девонька, в пламени том огненном, свобода у тебя впереди, подружки милые да песни чарующие, с ветром вольным в объятиях! - О чём задумалась, Марфинька, красна девица, любушка моя ненаглядная? Али солнышку ясному не рада? Али птички песнями переливчатыми не завлекают? - в глаза смотрит встревожено, да рукой сильной приобнимает. Ах, да что ж ты в полон навечный меня берешь, увалень мой деревенский, заботой да нежностью своей?! Ай, да привыкну к нежности ентой, как жить-летать тогда на свободушке? К кому головушку приклонить, птице неразумной, ласки не знающей?! Эх... Митрофанушко ты мой...
Вздыхает тяжко:
- Как же мне не задумываться, добр молодец? Вот дело важное сделаем, и улечу от тебя птицей быстрокрылой, к подружкам разлюбезным, к ветру вольному в объятия! Злыдня-разлука у нас впереди, подстерегает, паскудная, рожи зловредные корчит. Ах, Митрофан, подельник мой бедовый... Нашла тебя на свою головушку, и что делать теперь, как есть не знаючи... Нахмурился суровенно - аж тучки на солнце набежали, и гаркнул на весь лес голосом могучим: - А вот не отдам тебя никому теперь! Ни ворогу страшенному, ни ветру буйному! Ни разлуке мерзопакостной! От смерти костлявой меня спасла, слезами горючими лёд на сердце растопила, камень с души сняла! Моя ты теперь навек, Марфунька! Как есть моя! А на моё не замай никто! Головы не сносить в одночасье!
Рассердилась, сердешная, ножкой притопнула в негодовании:
- Эх, дурень ты был, Митрофан, дурень и останешься! С самим собой-то борьба потяжелей будет, чем с ворогами ужасными! Как мне с птицей справится, что в сердце моем угнездилася? Да что на волю рвется, к ночам лунным да звездам игольчатым... В облаках снежных покувыркаться да с подружками веселыми взапуски на закат мчаться, и распевать потом песни звонкие, чарующие - ажно мир весь затихает, слушая - да до самого до рассвета туманного? Чем птицу эту неразумную удержать сможешь?! Что взамен дашь этому?!
- Ох ты, птаха моя сердешная... Аж с лица сошла, побледнела как... Дай, обниму тебя нежно, да поцелую жарко, да губами осторожно слезинки твои хрустальные соберу... Справимся, Марфинька... Теперь ведь двое нас - а это, знаешь, сила какая могучая?!
Зарыдала красна девица горько, оттолкнула Митрофана, вырвавшись из объятий нежных, и бросилась бежать вперёд по тропе лесной, потаённой.
Измучу сердце в тоске неизбывной, изойду слезами горючими, выпью у ведьмы Василисы всю настойку травы забвения - видела давеча за печкой в бутыли зеленой! - а вырвусь из плена твоего желанного, Митрофан мой, герой отчаянный!
Бежит Марфута, отчаянием горьким охвачена - ой, не хочется ей расставаться с Митрофаном, сердцем прикипела, горемычная! - птицей летит быстрокрылой, токмо коса за спиной вьется. А ноги сами несут к месту затаённому - и откудова только знают, куда бежать надо!
Как полыхнуло что-то по глазам, слезами залитым - аж зажмурилась от боли. Глядь: а вот и она, Яблонька волшебная, сверкает, переливается цветами невиданными! И лес мрачный чуть поодаль встал - кольцом плотным, от глаз посторонних, несведущих, надежно чудо сие скрывающим. И окутывает Яблоньку ту туман покровом целомудренным, синим да сияющим - будто небо опустилось, чтобы поцеловать веточки трепетные, цветами украшенные, да плоды золотые, чудодейственные.
Ахнула Марфинька от красоты такой необыкновенной, а сзади эхом вторит и Митрофан подоспевший.

XI
Камлание Марии-мироносицы, во месяце девятом. Кровью алою да на алмазный снег.

P:Воскурись, дым-провидец, да на багров закат!..
Брызни, искра жаляща, да на хмельной рассвет!..
Сотворись-восстань дар предвечный, мирокаменный.
Поклонись, как водится, всем малым сим, что мир наш населяют: листу кружевному, мурашу работящему, капле росистой на траве, лучу игристому в небесах, птице поднебесной, зверю пушному да дятлу-стукачу, пусть угомонится.
Да будет всё тянуться, как тянулось.
Помирись, ась надобно, со всем великим, что мир наш направляет: с чащей вековечной, с землёй-матушкой, с ветром-полынником, с солнцем жарким, с облаками-тучами, реками-морями да с бессловесными лесовиками-домовыми, пусть будут добрей к людям праведным.
Да не сдвинутся горы, как стояли они при наших давних предках.
Засверкай скорлупою, подобно сказочному змею-дракону, что бережёт под землёй все сокровища мира. Налейся силой потаённою, аки тёмный лес. Вспыхни пламенем, что подобно слитому воедино жару далёких сердец. Стань холодным, равно булатный меч.
Дрогни снизу доверху дрожью страшною. Не сопротивляйся, гляди - так боится мать за малого сына, так дрожит на ветру невеста, проводившая жениха на войну, так плачет брат, потерявший брата, так трясётся рука старца, пережившего всю свою родню.
Смотри, так устроена природа, наша мать. Так повелось в этом мире - немного в нём счастия, много горя, страха и боли.
Да расти же! Расти!!! Не дело у земли корчиться, надобно подняться, как хлеб горячий на игристом яблочном соку. Мы тут, не бойся, мы поддержим, кровушки своей разгневанной не пожалеем, взрастим-подымем! Ты только гляди ввысь, кладезь мировой!
Дрогни иной раз. Чувствуй - так смеётся младенец у материнской груди, так трепещет сердце девушки, прыгающей через друг-пламень, так поёт самое нутро при взгляде на любимую, так радуется каждой новой щепе добрый сруб-теремок, так катится слеза по лицу патриарха, когда видит тот первые шаги правнука.
Смотри, так устроена природа, наша мать. Так повелось в этом мире - изобретательно и многоголосо зло, но не поспеть ему за вселенским счастием в этой гонке.
Впитай его соки, вдохни благовония, натрись маслами, приглядись повнимательней! Видишь?!! Пей, пей до донышка, мы поддержим, кровушки своей живой не пожалеем, вскормим-воспитаем! Ты только расти вширь, одно-единственно!
Долго ли, коротко ли пелись песни.
Долго ли, коротко лились мысли.
Долго ли, коротко падала наземь скорлупа.
Отворяя яйцо, выпуская красу неземную на волю.
Ах! Порхнула она прочь, без сил оставляя родителей своих беспробудных.
Не бойтесь, и к вам долетит, Счастие-которого-достанет-всему-миру.
Пусть понемножку, в меру сил, ждите. Оно доберётся до каждого.
Вы только не сдавайтесь, не опускайте рук, мигнёт и за вашим оконцем.
Мы правду говорим, мы знаем.
Ах, как хочется спать… испила кровушки родимая ноша. Не зря ведь, Яблонька? Не напрасно? А то висят твои плоды незрелыми, тайными… нет сюда пути смертному… а коли и доберёшься - видишь, как выходит. Мы тут приляжем, ты не против?..
Вздохнула, очнувшись от задумчивости, волшебная плодоносица, обронила три яблочка, смотри, не зелёных, ярких да крутобоких!
Да взмахнула ветвями тяжёлыми, росой путников окропляя.
Один не ведает своей силы, мечём всё машет - так пусть познает полёт сердца, ума и воли. Вторая хранит в себе жар мудрой птицы, разрываясь меж небесным и земным - так пусть ей земное станет небесным, а птица… птица поспит покудова суд да дело.
А ну-ка, разом, всем воинством на ноги поднятым, от дел-то бранных ко живому миру, кричим вместе девице с молодцем! Проснись-пробудись, за побудку не дерись!!!

Э: Открыла Марфута ясны оченьки, ах! и замерла в восхищении неописуемом. Вроде и тот мир вокруг - а и не тот вовсе! Небо сияет цветом лазоревым, будто умытое водой родниковой, чисто-хрустальной, и ни облачка на нем, ни темнинки! Лес поодаль, что мрачным был и суровым - теперь аки друг родной улыбается, каждой веточкой пушистой, каждым листочком кружевным шепчет что-то приветливо-ласковое. И зверушки любопытные, белочки шустрые да мышки-полевушки вокруг шастают непугливо, глазенками пытливыми так и сверкают... Что приключилося, какое чудо чудесное всё вокруг изменило так, красками яркими расцветило, радостью звонкой, певучей заполнило до краешка?!
Надо-ть у Митрофана испросить скорей, он знает, поди... Да где же он?! Куда опять подевался?
- Да вот он я, любушка моя... Проснулась чай, раскрасавица? - идёт навстречу, воду несёт осторожно в ладонях, не расплескать чтобы ни капельки.
- Вот водица ключевая прозрачная, испей, Марфинька, водица та силу земли родной имеет... освежись после сна долгого! А там и до дому собираться будем! Вот только разве яблочками на дорожку долгую подкрепимся, смотри, Яблонька будто специально нам их подарила!
- Домой, говоришь, собираться... Так ведь нет у нас дома-то, Митрофан... Оба мы сироты, без роду, без племени... - взяла красавица яблочко наливное-золотистое да в белы рученьки, а от него жаром, ух! и полыхнуло! Ай, не простое яблочко-то, волшебным деревом подарённое-желанное! Всё задуманное исполняет, коль помыслы чисты да сердце горячо!
- Митрофанушка! А давай себе дом добротный пожелаем!
- Да я нам, Марфинька, дом и сам смастерю-справлю! Аккурат на самой раскрасивой лесной опушке! Будем к ведьме Василисе и Лешему в гости ходить по субботам, наливочкой мухоморовой баловаться, на цепь лешенскую любоваться, наш подарочек. Руки-ноги есть, силой молодецкой, гляди, не обижен, умом да смекалкой, мабудь, тоже наделен! Цельный терем смастерим - светлый, просторный, да детишек мал мала меньше заведём, а деда Полиглота к ним учителем приставим, пусть уму-разуму учит, да и ему веселей на старости лет! Согласна? - а сам смотрит ласково, а в глазах веселые чертики хитринкою озорной скачут.
- Согласна, Митрофанушка! Я теперь за тобой на край света согласна!
- А как же птица-чаровница? Аль в небо больше не рвётся? К ветру буйну да подружкам песенным?
Не отвела глаз Марфута:
- Зачем же мне в небо, если я и по земле сейчас, когда ты рядом, не хожу - летаю!
И закружилась, раскинув руки, смеясь звонко-радостно, переливчато! Рассыпался смех её колокольчиком игривым да по лесу, разбудил пичуг суетливых - зазвенели, заверещали в ответ: утро, утро пришло! День новый, счастливый да радостный!
Смотрит Митрофан, налюбоваться не может красой своей ненаглядной. Царевна, как есть царевна!
Однако и в путь-дорожку собираться надо, долго ли, коротко ли - а тропа зовет!
- Так что делать будем с яблочками желанными? Какое желание загадаем, любушка моя славная? - Загадаем любить друг друга нескончаемо - а остальное всё будет у нас, Митрофанушка!
Скушали по яблочку, смеясь да рассказывая друг дружке чудеса расчудесные, что приключилися с ними в дороге трудной - до поля пустынного, до боя последнего, смертного.
Глядь: а ещё одно яблочко целёхоньким осталось. Что делать, как делить будем?
- Митрофанушка... а давай оставим это яблочко желанное, наливное, солнцем живительным напоённое - людям добрым? Авось, и дойдет кто до Яблоньки волшебной - чистым сердцем, целью благородной да любовью горячей ведомый? И будет тому награда!
- Разумница ты моя, птаха сизокрылая! А сторожить яблочко желанное - от зверя лесного да нечисти какой - змея оставим. Все семейство их злостное, чай, теперь у меня в услужении, в послушании непрекословном!
На том и порешили голубки наши. А и чего не сладить, коли любовь да согласие в сердцах живут?
Поклонились Яблоньке волшебной в пояс, да и отправились, обнявшись накоротко, своею дорогою.

XII
Слёзы радости Марии, девки-на-сносях, во месяце девятом через краешек.
Развесенний запев да под малинов цвет.

P:Шумит зелёный бор, трясёт косматой бородой, взметает облака птиц, расплескивает стаи белок да зайцев. Шумит, радуется.
А мы пойдём.
Сверкает в солнечных лучах ручей-молодец, юлит узкой спиной, брызжет в небеса серебром капели с радужной тетивы. Блестит-сияет.
И нам пора.
Рокочет нутряным зовом бабушка-гора, перебирает свои древние богатства-воспоминания… сколько их поросло мхом да папоротником, вовек не разгадаешь, а там поди, и новые тайны набежали. Пересыпает гора камешки, вон сколько добрых людей кругом.
Никак и нас приметила.
Свищет-заливается братец ветерок, тычется в спину, распускает девкам косы, веселит сердца всему живому - и-и-и! никак не достать ему неба донышка, никак не успокоиться. Только смех вокруг, без конца и края.
Нам в помощь.
Обошли землицу-матушку, белый свет. Повидали всякого, услыхали разного, а делов понаделали - не моги сказать. Пора домой, пора. Шагают ноженьки, резво бегут.
Митрофанушка, упомни миг сей, не забудь. Когда будут думы тяжкие, вспомни ту тропиночку, что мимо счастия вела. Сидит по сей день митрофанов двойничок-подкидыш Лысая Шапка на завалинке. И жона у него добрая, и изба чинена. Коптит небо потихоньку. Хорошо ему.
Марфинька-душа, а вот ты позабудь-забрось. Душу лётную, безудержную, птицу вещую, голосистую. Той дороженькою хоженой, ой, легко ходить, да в обратный путь не воротишься. Зовут сестрицы, эй-веселей! полетать-поиграть. Ты не слушай их - что доступно без труда, не может стоить жизни человеческой. Дарована она тебе один раз, береги её.
Милуются жених с невестой, хорошо им.
Пусть идут, куда свет велит.
А и нам ужо хватит на них глядеть. Глаза бесстыжие, вон, раззявили! Неча.
Пошли, лучше, своё счастье искать-разыскивать!
Где-то оно скитается… а? Не видали?
Долго сказка сказывается…

Москва, Россия - Безье, Франция

Вернуться к оглавлению